Если приехать на конечную остановку одного автобуса и двух маршруток, пройти несколько минут вдоль забора и овощных ларьков, минуть несколько изогнутых тропинок по пустырям, выйдешь на нужную. По ней ещё несколько минут и там, у самого края города, за оградой из металлических прутьев, в обрамлении клумб, стоит дом. В доме живут дети: кого-то привела сюда полиция, кого-то — органы опеки. А немногие пришли сами и написали заявления на родителей

Дом одиноких детей

Центр социальной помощи семье и детям — первое место, куда попадает ребёнок, которого нашли на улице или забрали органы опеки. Сюда привозят детей со всего города. Здесь с ними работают психологи, медсёстры и воспитатели. Подопечные могут жить здесь до шести месяцев, а дальше — детский дом, прежняя или новая семья. Родители могут сами написать заявление, чтобы продлить срок нахождения ребёнка в Центре — некоторые ребята живут тут уже больше года. 

В декабре [2019 года — прим. ред.] Центр социальной помощи семье и детям ждёт проверка Росздравнадзора. Если что-то не будет идеально, у Центра могут отозвать медицинскую лицензию и дети останутся без медицинской помощи. 

Помещение, которое нуждается в ремонте уже сейчас — изолятор, где находятся дети, только поступившие в Центр. Здесь их моют и стригут —  чаще всего ребёнок перед тем, как сюда попасть, несколько дней провёл на улице — смазывают порезы и ссадины, водят на диспансеризацию в ближайшую поликлинику: почти у всех ребят проблемы со здоровьем. 

Учреждение находится на государственном обеспечении, но денег на ремонт изолятора, который очень нужен центру, нет. Пришлось искать спонсоров. Так и вышли на «Фонд Ройзмана».

«Я тебя заберу, заберу, заберу»

Небольшое пространство изолятора рассчитано всего на 5 человек. Татьяна Васильевна — старшая медсестра. Она работает в Центре 24 года, со дня его основания. Под стекло в её столе вмёрз расчерченный на столбики лист: кто сейчас находится в изоляторе, кто — в стационаре, сколько лет детям, когда и откуда прибыли. Список обновляют несколько раз в неделю — всякий раз, когда появляется новый ребёнок. 

Татьяна Васильевна говорит, что дети в нём бывают всегда: не успеют одного ребёнка отдать в семью или увезти в детский дом, как уже появляется новый. Часто один и тот же ребёнок попадает сюда несколько раз подряд. Иногда мест не хватает — ставят раскладушки. Сейчас в изоляторе четыре мальчика: трое новеньких и Никита. Он в Центре уже давно — у него проблемы с ментальным здоровьем и находиться среди большого количества людей ему тяжело, поэтому он живёт тут, а не в стационаре, где ребят больше двадцати. Никиту в Центр привезли органы опеки — забрали от матери, которую лишили родительских прав.

  У женщины звонит телефон. Слышно громкий мужской голос. Речь неразборчива. 

— Да, он у нас. Вы хотите его забрать? — говорит Татьяна Васильевна трубке.

Трубка громко отвечает, но слов по-прежнему не разобрать.

— Вы знаете, всю информацию вам должны сказать в опеке. Или вы можете с нашими юристами проконсультироваться.

Женщина кладёт трубку. Звонил дедушка Никиты — мальчика, который сейчас живёт в изоляторе. Говорил, что хочет забрать внука. Татьяна Васильевна не верит, что за ним придут: Никита находится тут с апреля прошлого года [2018 года — прим. ред.] — пятнадцать месяцев.
Все они хотят забрать. Приходят, говорят ребёнку: “Я тебя заберу, заберу, заберу”. Но на деле так никто и не забирает.

 Она говорит, что у всех детей, которые поступают в Центр, в основном, третья группа здоровья — это значит, что у них есть хронические заболевания или запущенные болезни. 

У «новеньких» медсестра собирает анализы: детей нужно проверить на гепатиты, ВИЧ и другие заболевания. После назначений врача Татьяна Васильевна закупает лекарства, чтобы начать лечение.

— Дети, которых к нам приводят, намного спокойнее. Их никто никогда не баловал. Они не капризничают, не плачут, даже когда у них берут кровь, — рассказывает Татьяна Васильевна.

Обычно в изоляторе ребёнок проводит неделю, пока готовятся результаты исследований. Оставшуюся от посещения врачей часть дня с ним занимаются воспитатели. Потом отправляют на второй этаж — там, в двух блоках (для мальчиков и для девочек), живут дети. 

— Многие из тех, кто сюда попадает, — говорит Татьяна Васильевна, — не умеют ни самостоятельно есть, ни ухаживать за собой; самые маленькие не умеют даже ходить на горшок. Всему этому их обучают медсёстры и воспитатели. Часто всего за семь дней в изоляторе ребёнок успевает овладеть навыками. 

«Дайте маме позвонить» 

Едва переступаю порог изолятора, как ко мне подбегает тот самый Никита — вкладывает в мою ладонь резинового паука. Я ещё не знаю, что это он, не знаю, что мальчик не говорит — благодарю его, спрашиваю, как зовут. Воспитательница Вера Ивановна делает поспешный жест рукой: «Он не разговаривает». 

В изоляторе полумрак даже днём: сквозь покосившиеся от времени жалюзи свет проходит с трудом. На полу пятна жёлтых разводов. Вера Ивановна, воспитатель, рассказывает, что когда-то в изоляторе жили брат с сестрой. Они несколько дней были в квартире одни, куда делись родители — непонятно. Вместе с детьми была кошка, с которой они не могли расстаться — следы её пребывания здесь не оттираются уже несколько лет. 

Разводы есть и на потолке, но об их происхождении все давно забыли — ремонт тут не делали больше десяти лет. Стены выкрашены невесёлой голубой краской, кое-где сошедшей. Покосившиеся жалюзи всё время отваливаются, трескается кафельная плитка, а обои в комнате, где спят ребята, местами уже сильно поистрепались. Дети, отвернувшись к стене, отдирают их: близ нескольких кроватей стены в рваных ранах.  

Передо мной стол, на который высыпает пазлы загорелый с золотистыми волосами мальчик. Возле левого глаза залёг глубокий шрам. Матвей рассказывает, что его ударил палкой какой-то мальчишка. В семье их пятеро: три сестры и брат, но в центре социальной реабилитации оказался только он. В свои десять он не умеет ни читать, ни писать — сейчас они с Верой Ивановной учат буквы.

— А дайте телефон позвонить, — просит меня.
— Кому ты хочешь позвонить?
— Маме. Чтобы она мне Лего привезла и зарядку для телефона.
— У вас дома есть Лего?  
— Нет. Но она ведь купит?

Воспитательница говорит, что за две недели его мама так и не появилась.

Тут же, взяв в каждую руку по железной машинке и катая их по столу, играет Тёма. Ему три года и один месяц. До трёх лет в Центр не берут: детьми занимаются другие инстанции. Как только Тёма достиг «нужного» возраста, оказался здесь. Глаза голубые, пуговка носа, волосы взъерошены. Смешной. Этажом выше живёт его сестра и два брата, их четверо. Все здесь.

Матвей к Артёму трогательно привязался: играет с ним, смешит, когда мальчик куксится. Когда ребят повезут на диспансеризацию в местную поликлинику, Матвей сядет перед Тёмой на колени, аккуратно наденет ботинки, застегнёт ему куртку и поправит сползающую на глаза шапку, а когда у малыша будут брать кровь, Матвей будет держать его за руку. 

Рядом на диване сидит Коля. Ему тринадцать, органы опеки привели его сутки назад. Глаза тёмные, блестящие. Зрачок почти под цвет радужки. И волосы такого же цвета. Лицо бледное и худое, щёки в веснушках. Сидит на диване, читает книгу, ни на кого внимания не обращает. Разговорились с ним, он рассказал, о чём мечтает:

— Я хочу в кадетское училище пойти. Мне это интересно. Учиться, нормативы сдавать, — голос тихий, он говорит как бы вглубь себя. И вдруг по-честному рассказывает, почему он тут оказался: — Мама пила и уходила, пила и уходила, а я с дедушкой оставался. Он только уже пожилой и болеет. Меня привезли сюда. Сказали, здесь мне будет лучше. 

Вдали от всех, у ящика с игрушками, хозяйничает Никита. У него большие испуганные глаза. Похож на волчонка: смотрит настороженно, но вдруг как подскочит к Тёме, начнёт отбирать у него игрушку, которую тот взял без спроса. В свои шесть Никитка разговаривает с трудом, короткими звуками, отдельными словами. О его семье известно мало: маме он был не нужен, дедушка забрать внука не стремился. Показывают снимки, когда мальчик только-только оказался в изоляторе: худой, волосы вьющиеся с рыжим бликом, очень много волос — целая шапка вокруг головы. Здесь он поправился, волосы ему подстригли, и они теперь просто светлые, уже и не скажешь, что были с рыжиной.  

Не плакать при детях

Когда все четверо устраиваются перед телевизором, мы с Верой Ивановной садимся у окна, которое глядит на клумбы в тёмно-рыжих и жёлтых цветах-ноготках. 

Вера Ивановна работает в Центре всего четыре месяца. Ровная линия чёлки, на шее — изогнутая линия золотой цепочки. Ногти покрыты блестящим лаком. В ямках под серыми глазами — два озерца слёз. Они высыхают и снова наполняются водой всякий раз, когда мы говорим о её работе. Широкими быстрыми движениями она растирает слёзы по лицу и говорит:

— Тут, среди этих ребят есть те, кого в садике забыли. Просто отвели туда, а вернуться — не вернулись. И я до сих пор понять не могу: как это так — дети при живых родителях находятся здесь?.
— Как же вы с такой чувствительностью тут работаете?
— Я при них никогда не плачу, никому об этом не рассказываю — только вам. Внутри меня всё переборется и отпустит.   

В медицинском кабинете около изоолятора ребятам раздают таблетки — лекарства, которые назначили врачи после осмотра в клинике. В коридоре шумно. Вдруг сквозь приоткрытую дверь к нам влетает высокий загорелый парень. По-жеребячьи дрыгает ногами в прыжке и кидается на Веру Ивановну с широченными объятиями, виснет на ней. Кричит, что соскучился.

— Когда-то он тоже был тут, в изоляторе, — улыбается Вера Ивановна, когда мальчишка скрылся за дверью. — Многие из тех, кто тут был, потом прибегают, обнимаются. Только ради этого уже можно здесь работать.

В комнату вносят обед: сегодня у ребят плов и борщ. Мальчики набрасываются на еду.

— Первое время, — говорит Вера Ивановна, — они едят очень много хлеба, никак не могут наесться. Все поступают измождёнными и очень худыми.

После обеда наступает сон-час. Мальчишки, развесив одежду на стульях, ложатся в кровать. В это время Вера Ивановна обычно наскоро пьёт чай, убеждается, что ребята спят, и занимается уборкой. 

— Обычно я сижу с Никитой пока он не уснёт: он плохо спит, дёргается, нервничает.  
— И сказки, сказки на ночь! — доносится голос Матвея из комнаты.  

Вера Ивановна любит свою работу, говорит, здесь особенно важно отдавать детям много любви — им просто больше неоткуда её взять. И она тоже с опаской думает о том, что после проверки Центр останется без медицинской лицензии и не сможет оказывать детям помощь. Но и медсёстры, и воспитатели, и руководство старается делать всё, чтобы этого не произошло: моют и убирают, ищут организации, которые могли бы помочь, пишут в инстанции, которые молчат.

Сейчас очень важно решить вопрос с ремонтом изолятора: заново поклеить обои, починить плитку и жалюзи. Денег требуется всего ничего, но у Центра нет даже их. 

Попрощавшись со всеми, напоследок захожу в спальню к ребятам. В комнате стоит шелест тихого посапывания. Тёма смешно морщит нос и поворачивается во сне, Матвей лежит, широко раскинувшись на кровати. Никитка укрылся одеялом с головой — торчит только ёжик волос. Коля отвернулся к стенке — он не спит. Его плечи коротко вздрагивают под одеялом. Он плачет. 

Центр социальной помощи семье и детям могут лишить медицинской лицензии из-за отсутствия ремонта в изоляторе, где сейчас находятся Матвей, Тёма, Никита и Коля, а скоро будут другие ребята. Сумма требуется совсем небольшая, но нет даже её. Часть расходов на ремонт изолятора собрали клиенты нашей дружественной сети фитнес-клубов Powerhouse Gym, а с оставшейся мы справимся с вашей помощью. Чтобы брошенные дети получали лечение, могли нормально питаться и отдыхать, важно помочь Центру. Пожалуйста, сделайте небольшое пожертвование, чтобы здоровье детей, которых оставили родители, не было под угрозой.