В комнату робко заглядывает осенний луч, высветляя мягко-жёлтый цвет стен комнаты паллиативного отделения. Этот цвет выделяется на голубой клетке рубашки, в которую одет мужчина, стоящий рядом с кроватью. Крепкие руки опущены, из рукавов выглядывают кисти с выступами тёмно-синих, почти чёрных, вен. За растерянным взглядом серых глаз следует: 

— Ничего не понимаю. — Фраза человека, перенёсшего десять курсов химиотерапии. В некоторых случаях тяжёлые препараты могут влиять на память, ориентацию в пространстве, восприятие. Он садится на светлые простыни, и, как бы заново освоившись с самим собой, шутит о том, что однажды попадёт в «Жди меня»: 

«Сфотографируйте меня, чтобы я не потерялся. Ну, я теряюсь. Плохо ориентируюсь. Всё время голова кружится. Повернусь, потом обратно и не знаю куда идти. И даже тут — выйдешь в коридор, всюду двери. Куда идти?».

Он весело улыбается. Сильная шея, шероховатая, налитая красным, напрягается, на скулах выступает румянец — улыбку разрывает сухой шумный кашель. Он уходит в воспоминания. 

Один-один-один

Владимиру Павловичу — семьдесят шесть. Два года назад, на свой семьдесят четвёртый день рождения он собирался поехать в Петербург — к первой возлюбленной и первой от неё дочке: «Седьмого у меня день рождения. Я решил поехать в Питер. Думаю, надо обследоваться, пройду всё второго, а седьмого полечу. Пришёл на флюорографию, и сразу — рак, четвёртая стадия». 

Поездку пришлось отложить. А к раку привыкать — операцию сделать было невозможно: «Меня уже не лечат. Сказали: всё, давай езжай отсюда домой. Поставили крест. Психологически это очень тяжело — всё время оно в голове. Крышняк начинает ехать, потому что живу один. Несколько лет. Кухня, кровать, телевизор, ну, до магазина доплетусь, куплю какой-нибудь вкусняшки. И всё один-один-один». 

Глубоко посаженные глаза, усеянные морщинками часто улыбающегося человека, заполняются влагой. Так происходит всякий раз, когда Владимир Павлович вспоминает об одиночестве. Слёзы остаются в глазах блестящей плёнкой — он не даёт себе расплакаться. 

Пойдут ножками

Дети давно повзрослели и внуки тоже, они заняты семьёй, работой, домом. Утешение Владимира Павловича — мысли о четырех правнучках, родившихся совсем недавно, почти одна за другой: «Мне очень хочется жить, потому что маленькие: Ева, ещё одна Ева, и Шура, и Майя — правнучки. Надо посмотреть, как они подрастут, надо поиграть с ними, посмотреть, как они ножками пойдут». 

Ноги же Владимира Павловича кажутся худыми и хрупкими — несоразмерными широким плечам и сильному торсу. Он встаёт с кровати и с осторожностью идёт к окну словно приставным шагом — невысоко поднимая ступни, ставя одну сразу за другой. Тянется к светло-коричневой тумбочке, достаёт из ящика белую картонную коробочку, трясёт её: 

«Та же "химия", только в таблетках. И что-то от них ноги как-то не так стали ходить. А раньше-то они хорошо ходили, уверенно. Вроде уже не мотало, ничего.  А сейчас как старый дед. Принимать надо их по две таблетки. Потому что раковые клетки от неё как бы засыпают и спят. Ещё она, видно, по голове даёт».

Владимир Павлович терялся в собственной квартире, не мог найти вещи, забывался. Год назад, в районной больнице разум изменил ему, истощённому курсами химиотерапии: «Начался кашель сильный — то был пневмонит. Положили в больницу. А я ничего не соображал. Ничего! Так я там в больнице чего-то барагозил. Встал и пошёл. Пошёл, пошёл и куда-то ушёл. А куда ушёл, не помню. Врачи говорят: “Привязать его надо к кровати! К кровати привязать!” Я, когда начал в себя уже приходить, обомлел: взрослые же люди, и такие ерунду городят. Ведь если бы я был нормальный, то я не делал бы таких вещей». Сын увозил Владимира Павловича из больницы на каталке — врачи ничего сделать с пациентом не могли, а ноги отказали ему совсем.

Перец, фантазёр, Наполеон

Владимиру Павловичу трудно принимать слабость и болезнь — всё время он словно  оглядывает себя, пытаясь понять, что именно происходит с ним. Старается не обращать внимания на кашель. И даже когда уходит медбрат, бережно надевший на него маску ингалятора, озорно выпускает клубы пара с лекарством, переопределяя себя: 

«Я — старый перец — столько натворил! Мне всё надо было куда-то ехать, делать что-то для кого-то, о-ой! Деньги были, связи были. «Папа у меня говорил: “Ну ты фантазёр! Наполеон! Опять поехал куда-то, опять что-то строить собрался!”. Я в Питер переехал! На четыре месяца, правда — потом вернулся. И три дома построил: один — на шестнадцатом километре, один — в Кашино. Один — в Горном Щите. И всё своими руками!». 

С детской шаловливостью Владимир Павлович звонко целует свои сухие жилистые руки: «Золотые ж они у меня!». Он работал на НИИХИММАШ, на АвтоВАЗе, в строительном управлении, «прорабом прорабов»: трудился и тяжело, и вольготно, заботясь о семье, о себе, — всё теми же руками, сейчас укрытыми историей из шрамов, вен и не слабеющих мышц.

Он кивком указывает на стену — на зимний пейзаж, выписанный масляными красками: «И это я нарисовал!». Хитро прищуривается серым глазом: «Ну, ладно, не сам — это к нам в отделение художник приезжал, вместе мы рисовали. Ну, ладно, в основном я смотрел. Но красиво же, а?». Владимир Павлович смеётся через пластик ингалятора, жидкое лекарство, налитое в маску, подрагивает. 

«Знаете, почему я сюда? Я и не думал, что я сюда как-то попаду или направят меня. Ведь живу один, а с головой моей за мной смотреть уже надо. Вот пришёл к онкологу. Он говорит: “В паллиативное отделение не хочешь?” А я и не знаю, что это такое.  Ну, полежишь, говорит, там. Там питание хорошее, концерты, занятия разные, а главное — уход и не один уже”».

«Так всё хорошо»

В паллиативном отделении Владимир Павлович провёл немного времени, но уже чувствует себя лучше, чем дома, наедине с мыслями о диагнозе и кашлем, захватывающим левую часть его тела страшной болью. Здесь — улыбчивые врачи и медбратья, старающиеся позаботиться о каждом пациенте. Ухоженный сад, в котором Владимир Павлович гуляет в любую погоду, — он напоминает о саде, обустроенном им в собственном доме. А ещё — вкусная еда. 

«Тут так всё хорошо, культурно, мне нравится. И, главное, кормят хорошо. Я такой перец-то такой, привереда. Но мне нравятся обеды — они такие лёгкие! Супчик такой, котлетка. Всё, что с собой привёз, стоит — мне хватает». 

Жить в одиночку со сложным диагнозом — очень непросто. Особенно, когда от тебя отдалились родные. Кроме поиска подходящей схемы обезболивания и поддерживающего лечения в Первом екатеринбургском хосписе окружают пациентов вниманием и заботой, давая им возможность отдохнуть и почувствовать полноту жизни, посещать мастер-классы и концерты, общаться друг с другом. Пожалуйста, подпишитесь на регулярное пожертвование в пользу Первого екатеринбургского хосписа — благодаря этому его пациенты смогут жить, несмотря на любые диагнозы.